Как я корову покупал...
Как я корову покупал...
С человеком, ни разу не доившим корову, деревенским говорить не о чем. То есть, конечно, о погоде, Лужкове, индексе Доу Джонсона и ценах на Марсе – это пожалуйста. Но «за жизнь» – нет, не получится. Люди в деревне вообще делятся на обычных и тех, у кого есть скотина. Причём не просто кошка-собака да курочка Ряба, а бычок, корова, телушка, овечка...
Недавно мне пришлось участвовать в покупке... коровы. Помогал свояченице деньгами. И показалось мне, что я её прежде и не знал вовсе. Не корову, конечно, – свояченицу. Глаза её горели неугасимым огнём, движения были порывистыми, а голос звонким, как на пионерском сборе. И то – нужно было во что бы то ни стало опередить конкурентов, которые хоть и не собрали нужной суммы, но ошивались возле двора с приглянувшейся буренкой. Стоила та под двадцать тысяч: отличный экстерьер, подающее надежды вымя, жирность молока за четыре процента... Овчинка стоила выделки, а корова – таких денег. Двадцать вёрст из далекой деревни моя свояченица шла домой со своей отрадой – отрада была на сносях и транспортировке не подлежала. А у свояченицы был в это время гипертонический криз и она, после уколов, шла по льду, падала, поднималась, но ни разу не выпустила верёвки из рук. Как хотите, а что-то героическое, что-то суворовское было в том переходе.
Вечером, усталые, но довольные, они задушевно общались-знакомились: хозяйка и корова. Женщина обнимала её за могучую шею и долго говорила про то, как хорошо теперь они будут жить. Та поддакивала и согласно кивала головой...
– Понимаешь, – философствовала позже хозяйка за накрытым по случаю пополнения столом, – это человек может предать, подставить, обидеть, а скотина – никогда! А корова для нас – как член семьи…
Железная логика и горькая правда были в этих словах. И ещё я вспомнил когда-то услышанное выражение: «Скот жиреет от взгляда хозяина». За здоровье приобретённой коровы я был спокоен – родственники не сводили с неё глаз.
Домашние животные в жизни крестьянского ребятёнка появляются гораздо раньше, чем на картинках в школьной «Зоологии». Причём все они для него – члены семьи. Однажды я слышал, как отвечал на вопросы приставучих взрослых трёхлетний малец: «Как зовут вашу коровку?» – «Рябка Баева». – «А собачку?»– «Шарик Баев». Мой племянник малышом ещё слышал, как ревел зарезанный отцом боров. За печёнкой развеселившиеся (как это всегда бывает после такого непростого дела) взрослые задавали с подковыркой свои вопросы:
– И что ж, кричал поросёнок-то?
– Кричал, – вздыхал Игорёк.
– И что он кричал?
– Помогите!
В далёком моём детстве тоже были и коровы, и овцы, и шипящие гуси (на этих я до сих пор оглядываюсь – мало ли...). Помню, посреди зимы всегда случался праздник – в натопленную избу вносили в рогожке мокрое дрожащее существо с обязательной белой звёздочкой на лбу. Ему стелили солому на «судняшке», неподалёку от печки и давали бутылочку с соской. Телёнок как-то быстро становился на ноги, сначала раскоряченные и дрожащие, а потом твёрдые и прямые, шерсть его подсыхала и кучерявилась, и он уже вовсю жевал занавеску. А потом он вдруг становился коровой, к которой почему-то не велено было подходить. А однажды она пропала прямо из сарая – увели ночью недобрые люди. И мой дед на целый месяц исчез из дома. И нашёл! Правда, новый хозяин божился, что это его бурёнка. И тогда участковый провёл эксперимент: вывел её из стойла и стал ждать, к кому она направится. С ревом Красавка кинулась к деду!
О том, чем была для крестьянина корова, написано много. Как выручала семью в голодуху, как «обобществлялась» в колхозах, как позволяла пахать на себе в войну... как надеялись на неё и как молились. У нашего земляка Михаила Пришвина в «Мирской чаше» есть такие строчки: «Он, бородатый мужик, думает, будто просто от быка причинает корова телушку, не зная, что бабушка перед этим прошептала все свои молитвы на воду в бутылку и обрызгала этой водой корову, в Светлое Христово Воскресенье с первой с ней похристосовалась и дала ей, как человеку, съесть красное, освящённое яйцо. Всё это кажется пустяки, но ведь от этого телушка входит в человеческий мир, как своя...» И другой наш земляк Андрей Платонов написал рассказ про корову, у которой отняли телёнка, из-за чего она, не перенеся горя, бросилась под поезд. Но мы плохо читали наших земляков и потому за последние годы вырезали тысячи голов из общественного стада. И неужели может иметь хоть какое-то значение факт принадлежности скотины к «общественному», а не личному гурту – разве детдомовские дети отличаются от «домашних»? В пик этой вселенской резни в бывшем задонском сельхозкооперативе «Нива» зоотехнику пробили голову. Бунт подняли доярки отделения, из которого местное руководство пыталось забрать скот. Голову зоотехнику забинтовали, головы начальникам, увы, поправить не сумели.
Разные времена переживала деревня, но даже в самые крутые она держалась за счёт подворья. И теперь, когда приходят на нашу горемычную землю очередные вожди, с грохотом волоча за собой революции, реформы и дефолты, глубинная Россия спокойна. Это в городе возникают потные очереди, давка у прилавков, «обменников», микрофонов, город капризно топает ножкой и требует ответа: «Так ожидается у нас голод в этом году или нет?». А в селе в это время спокойно гремят вёдрами и шуруют вилами в закуте, а в погребах – ломятся от запасов дубовые полки...
Если по правде, в перестроечные годы наша мясо-молочная переработка и не рухнула-то окончательно (и стоит до сих пор!) благодаря крестьянскому двору. Да за его счёт ещё и жирела, накручивая на свои услуги неслыханные проценты. Это и прежде называлось: битый небитого везёт... Хотя и тут имеется странность: с какой такой радости, несмотря на даденную волю и рыночные сквозняки, собирать то же молоко на местах по старой райкомовской привычке заставляют... сельские администрации? Которым, если грубо и по чести, на фиг это надо, поскольку доход от этой затеи получает исключительно маслозавод со всеми вытекающими...
Конечно, власть всегда «держала» в уме сельское подворье. Несмотря на дурь партийных уложений (вроде запрета иметь мужику в собственности лошадь). Даже неуёмный Хрущёв с его дурацкими налогами на всякий куст смородины и каждый овечий хвост, что-то знал о потенциале деревни. И даже вёл свои подсчёты. На пленуме ЦК в 1958 году он выдал с трибуны: «На наших прудах можно выращивать 250-300 миллионов уток, получать более 400 тысяч тонн утиного мяса». Примерно так считали (и продолжают считать сегодня) коров-овец-быков-и хрюшек в мясном потенциале страны наши чиновники. Но в какие бы дали туманные ни уводила нас эта арифметика, я точно знаю: продовольственная безопасность страны зависит прежде всего от моей свояченицы, простой русской женщины, которая знает, что можно сказать своей корове и что нужно сделать для родной державы.