СЛОВО О ПЛЪКУ ИГОРЕВѢ, ИГОРѦ, СЫНА СВѦТЪСЛАВЛѦ, ВНУКА ОЛЬГОВА
СЛОВО О ПЛЪКУ ИГОРЕВѢ, ИГОРѦ, СЫНА СВѦТЪСЛАВЛѦ, ВНУКА ОЛЬГОВА
Не лѣпо ли ны бяшетъ, братiе, начяти старыми словесы трудныхъ повѣстiй о полку Игоревѣ, Игоря Свѧтъславлича! Начати же ся той песни по былинамь сего времени, а не по замышленiю Бояню!
Боян бо вѣщий, аще кому хотяше пѣснь творити, то растѣкашетъ ся мыслiю по древу, сѣрым вълком по земли, шизымъ орломъ под облакы, помняшеть бо рече пѣрвыхъ временъ усобицѣ. Тогда пущашеть 10 соколовь на стадо лебедѣй; которыи дотечаше, та преди пѣснь пояше старому Ярославу, храброму Мстиславу, иже зарѣза Редедю предъ пълкы касожьскыми, красному Романови Святославличю. Боянъ же, братiе, не 10 соколовь на стадо лебедѣй пущаше, нъ своя вѣщиа пръсты на живая струны въскладаше; они же сами къняземъ славу рокотаху.
Почнем же, братiе, повѣсть сию отъ стараго Владимера до нынѣшнего Игоря, иже истягну умь крѣпостию своею и поостри сръдьца своего мужествомъ, наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю Половѣцькую за землю Руськую.
О Бояне, соловию стараго времени! А бы ты сиа плъкы ущекоталъ, скача, славию, по мыслену древу, летая умомъ под облакы, свивая славы оба полы сего времени, рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы!
Пети было пѣснь Игореви, того внуку: "Не буря соколы занесе чресъ поля широкая - галици стады бѣжать к Дону Великаму". Чи ли въспѣти было, вѣщей Бояне, Велесовь внуче: "Комони ржуть за Сулою - звенить слава въ Кыевѣ!"
Трубы трубять в Новъградѣ, стоять стязи в Путивлѣ.
Игорь ждет мила брата Всеволода. И рече ему Буй-Туръ Всеволодъ: "Одинъ братъ, одинъ свѣтъ свѣтлый - ты, Игорю! Оба есвѣ Свѧтъславличя! Сѣдлай, брате, свои бързыи комони, а мои ти готови, осѣдлани у Курьска напереди. А мои ти куряни - свѣдоми къмети: подъ трубами повити, подъ шеломы възлелѣяны, конець копия въскръмлени; пути имь вѣдоми, яругы имъ знаеми, луци у нихъ напряжени, тули отворени, сабли изъострени. Сами скачють, акы сѣрыи влъци въ полѣ, ищучи себе чти, а кънязю славѣ".
Тогда Игорь възрѣ на свѣтлое съльнце и видѣ отъ него тьмою вся своя воя прикрыты. И рече Игорь къ дружинѣ своей: "Братiе и дружино! Луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти, а всядемъ, братiе, на свои бръзыя комони, да позримъ синего Дону!" Спала кънязю умь похоти, и жалость ему знаменiе заступи искусити Дону Великаго. "Хощу бо, - рече, - копие приломити конець поля Половецкаго съ вами, русици, хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону".
Тогда въступи Игорь кънязь въ златъ стремень и поѣха по чистому полю. Слъньце ему тъмою путь заступаше, нощь, стонущи ему грозою, птичь убуди; свистъ звѣрин въста, збися Дивъ, кличетъ връху древа, велитъ послушати земли незнаемѣ, Влѣзе, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебѣ, Тьмутороканьскый блъванъ! А половци неготовами дорогами побѣгоша къ Дону Великому: крычатъ телѣгы полунощы, рци лебеди роспужени.
Игорь къ Дону вои ведетъ. Уже бо бѣды его пасетъ птиць по дубию, влъци грозу въсрожатъ по яругамъ; орли клектомъ на кости звѣри зовутъ, лисици брешутъ на чръленыя щиты.
О Руская земле! Уже за шеломянемъ еси!
Длъго ночь мръкнетъ. Заря свѣтъ запала, мъгла поля покрыла; щекот славий успе, говоръ галичь убудиси. Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша, ищучи себѣ чти, а кънязю - славы.
Съ зарания въ пятъкъ потопташа поганыя плъкы половецкыя и, рассушясь стрѣлами по полю, помчаша красныя дѣвкы половецкыя, а съ ними злато, и паволокы, и драгыя оксамиты. Орьтъмами, и япончицами, и кожухы начашя мосты мостити по болотомъ и грязивымъ мѣстомъ, и всякыми узорочьи половѣцкыми. Чръленъ стягъ, бела хорюговь, чрълена чолка, сребрено стружие - храброму Свѧтьславличю!
Дремлетъ въ полЪ Ольгово хороброе гнѣздо. Далече залетѣло! Не было онѣ обидѣ порождено ни соколу, ни кречету, ни тебѣ, чърный воронъ, поганый половчине! Гзакъ бѣжитъ сѣрымъ влъкомъ, Кончакъ ему слѣдъ править къ Дону Великому.
Другаго дни велми рано кровавыя зори свѣтъ повѣдаютъ, чърныя тучя съ моря идутъ, хотятъ прикрыти 4 солнца, а в них трепещуть синии мълнiи. Быти грому великому, итти дождю стрѣлами съ Дону Великаго! Ту ся копиемъ приламати, ту ся саблямъ потручяти о шеломы половецкыя, на рѣцѣ на Каялѣ, у Дону Великаго.
О Руская землѣ! Уже за шеломянемъ еси!
Сѣ ветри, Стрибожи внуци, вѣют съ моря стрѣлами на храбрыя плъкы Игоревы. Земля тутнетъ, рѣкы мутно текуть, пороси поля прикрываютЪ, стязи глаголютъ: "Половци идуть"; отъ Дона, и отъ моря, и отъ всѣхъ странъ рускыя плъкы оступиша. Дѣти бѣсови кликомъ поля прегородиша, а храбрии Русици преградиша чрълеными щиты.
Яръ Туре Всеволодѣ! Стоиши на борони, прыщеши на вои стрѣлами, гремлеши о шеломы мечи харалужными. Камо, Туръ, поскочяше, своимъ златымъ шеломомъ посвѣчивая, - тамо лежатъ поганыя головы половецкыя, поскепаны саблями калеными шеломы оварьскыя отъ тебе, Яръ Туре Всеволодѣ! Кая рана дорога, братiе, забывъ чти, и живота, и града Чрънигова, отня злата стола и своя милыя хоти красныя Глѣбовны, свычая и обычая!
Были вѣчи Трояни, минула лѣта Ярославля, были плъци Олговы, Ольга Свѧтьславличѧ. Тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше и стрѣлы по земли сѣяше. Ступает въ златъ стремень въ градѣ Тьмутороканѣ, той же звонъ слыша давный великый Ярославь сын Всеволодъ, а Владимиръ по вся утра уши закладаше въ Черниговѣ. Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе, и на Канину зелену паполому постла за обиду Олгову, храбра и млада кънязя. Съ тоя же Каялы Свѧтоплъкь полелѣя отца своего междю угорьскими иноходьцы ко свѧтѣй Софии къ Киеву. Тогда при Олзѣ Гориславличи сѣяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждь-Божа внука, в къняжихъ крамолахъ вѣци человѣкомь скратишась. Тогда по Руской земли рѣтко ратаевѣ кикахуть, нѣ часто врани граяхуть, трупиа себѣ дѣляче, а галици свою рѣчь гозоряхуть, хотять полетети на уедiе.
То было въ ты рати, и въ ты плъкы, а сицей рати не слышано! Съ заранiа до вечера, съ вечера до свѣта лѣтятъ стрѣлы каленыя, гримлютъ сабли о шеломы, трещатъ копиа харалужныя в полѣ незнаемъ, среди земли Половецкыи. Чърна земля подъ копыты костьми была посѣяна, а кровiю польяна; тугою взыдоша по Руской земли!
Что ми шумить, что ми звонить давечя рано прѣдъ зорями? Игорь плъкы заворочаетъ: жаль бо ему мила брата Всеволода. Бишася день, бишася другый; третьяго дни къ полуднию падоша стязи Игоревы. Ту ся брата разлучиста на брезѣ быстрой Каялы; ту кроваваго вина не доста; ту пиръ докончаша храбрии русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую. Ничить трава жалощами, а древо с тугою къ земли преклонилось.
Уже бо, братiе, не веселая година въстала, уже пустыни силу прикрыла. Въстала Обида в силахъ Даждьбожа внука, вступила дѣвою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синѣмъ море у Дону: плещучи, убуди жирня времена. Усобица къняземъ на поганыя погыбе, рекоста бо братъ брату: "Се мое, а то мое же". И начяша кънязи про малое "се великое" мълвити, а сами на себѣ крамолу ковати, а поганiи съ всѣхъ странъ прихождаху съ побѣдами на землю Рускую.
О, далече зайде соколъ, птиць бья, - к морю. А Игорева храбраго плъку не крѣсити! За ним кликну Карна, и Жля поскочи по Руской земли, смагу людемъ мычючи въ пламянѣ розѣ. Жены руския въсплакашась, аркучи: "Уже намъ своихъ милыхъ ладъ ни мыслию смыслити, ни думою сдумати, ни очима съглядати, а злата и сребра ни мало того потрепати!" А въстона бо, братие, Кыевъ тугою, а Черниговъ напастьми. Тоска разлияся по Руской земли, печаль жирна тече средь земли Рускыи. А кънязи сами на себе крамолу коваху, а погании сами, побѣдами нарищуще на Рускую землю, емляху дань по бѣлѣ отъ двора.
Тии бо два храбрая Свѧтьславлича, Игорь и Всеволодъ, уже лжу убудиста, которую ту бяше успилъ отецъ ихъ Свѧтъславь грозный великый Кыевскый грозою: бяшеть притрепалъ своими сильными плъкы и харалужными мечи; наступи на землю Половецкую; притопта хълми и яругы; взмути рѣки и озеры; иссуши потоки и болота. А поганаго Кобяка изъ луку моря отъ желѣзныхъ великихъ плъковъ половецкихъ, яко вихръ, выторже. И падеся Кобякъ въ градѣ Киевѣ, въ гридницѣ Свѧтъславли. Ту Нѣмци и Венедици, ту Греци и Морава поютъ славу Свѣтъславлю, кають кънязя Игоря, иже погрузи жиръ во днѣ Каялы, рѣкы половецкия, рускаго злата насыпаша. Ту Игорь кънязь высѣдѣ изъ сѣдла злата, а въ сѣдло кощиево. Уныша бо градомъ забралы, а веселие пониче.
А Свѧтъславь мутенъ сонъ видѣ в Кыевѣ на горахъ. "Синочи, съ вечера, одѣвахуть мя, - рече - чърною паполомою на кроваты тисовѣ; чръпахуть ми синее вино, съ трудомь смѣшено; сыпахуть ми тъщими тулы поганыхъ тълковинъ великый женчюгь на лоно и нѣгують мя. Уже дсъкы без кнѣса в моемъ теремѣ златовръсѣм. Всю нощь съ вечера бусови врани възграяху у Плѣснеска на болони, бѣша дебрь Кисаню и не сошлю къ синему морю".
И ркоша бояре кънязю: "Уже, къняже, туга умь полонила. Се бо два сокола слѣтѣста с отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомь Дону. Уже соколома крильца припѣшали поганыхъ саблями, а самою опуташа въ путины железны. Темно бо бЪ въ 3 день: два слъньца помѣркоста, оба багряная стлъпа погасоста, и в морѣ погрузиста, и съ нима молодая мѣсяца, Олегъ и Свѧтъславъ, тъмою ся поволокоста. На рѣцѣ на Каялѣ тьма свѣтъ покрыла: по Руской земли прострошася половци, аки пардуже гнѣздо, и великое буйство подасть Хинови. Уже снесеся хула на хвалу; уже тресну нужда на волю; уже връжеса Дивь на землю. Се бо готския красныя дѣвы воспѣша на брезѣ синему морю, звоня рускымъ златомъ, поютъ время Бусово, лелѣютъ месть Шароканю. А мы уже, дружина, жадни веселия".
Тогда великий Свѧтъславъ изрони злато слово, с слезами смѣшено, и рѣче: "О, моя сыновчя, Игорю и Всеволоде! Рано еста начала Половецкую землю мечи цвѣлити, а себе славы искати. Нъ нечестно одолѣсте, нечестно бо кровь поганую пролиясте. Ваю храбрая сердца в жестоцемъ харалузѣ скована, а въ буести закалена. Се ли створисте моей сребреней сѣдине!
А уже не вижду власти сильнаго и богатаго и многовоя брата моего Ярослава съ черниговьскими былями, съ могуты, и съ татраны, и съ шельбиры, и съ топчакы, и съ ревугы, и съ ольберы. Тии бо бес щитовь съ засапожникы кликомъ плъкы побѣждаютъ, звонячи въ прадѣднюю славу. Нъ рекосте: "Мужаимѣ ся сами: преднюю славу сами похитимъ, а заднюю си сами подѣлимъ!" А чи диво ся, братiе, стару помолодити! Коли соколъ въ мытехъ бываетъ, высоко птиц възбиваетъ, не дастъ гнѣзда своего въ обиду. Нъ се sло - къняже ми непособiе: наниче ся годины обратиша. Се у Римъ кричатъ подъ саблями половецкыми, а Володимiръ под ранами. Туга и тоска сыну Глебову!
Великый къняже Всеволоде! Не мыслию ти прелетѣти издалеча, отня злата стола поблюсти? Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти. Аже бы ты былъ, то была бы чага по ногатЪ, а кощей по резанѣ. Ты бо можеши посуху живыми шереширы стрѣляти - удалыми сыны Глѣбовы.
Ты, буй Рюриче и Давыде! Не ваю ли вои злачеными шеломы по крови плаваша? Не ваю ли храбрая дружина рыкаютъ, акы тури, ранены саблями калеными, на полѣ незнаемъ? Вступита, господина, въ злата стремена за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Свѧтъславлича!
Галичкы Осмомыслѣ Ярославе! Высоко сѣдиши на своемъ златокованнѣмъ столѣ, подперъ горы Угорскыи своими желѣзными плъки, заступивъ королеви путь, затворивъ Дунаю ворота, меча бремены чрезъ облаки, суды рядя до Дуная. Грозы твоя по землямъ текутъ, отворяеши Киеву врата, стрѣляеши съ отня злата стола салтани за землями. Стрѣляй, господине, Кончака, поганого кощея, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Свѧтъславлича!
А ты, буй Романе, и Мстиславе! Храбрая мысль носит ваю ум на дѣло. Высоко плаваеши на дѣло въ буести, яко соколъ, на вѣтрех ширяяся, хотя птицю въ буйствѣ одолѣти. Суть бо у ваю железный паворзи подъ шеломы латинскими. Тѣм тресну земля, и многи страны - Хинова, Литва, Ятвязи, Деремела и Половци - сулици своя поврѣгоша а главы своя подклониша под тыи мечи харалужныи. Нъ уже, къняже, Игорю утръпѣ слъньцю свѣтъ, а древо не бологомъ листвие срони: по Роси и по Сули гради подѣлиша. А Игорева храбраго плъку не крѣсити! Донъ ти, къняже, кличетъ и зоветь кънязи на побѣду. Олговичи, храбрыи кънязи, доспѣли на брань.
Инъгварь и Всеволодъ и вси три Мстиславичи, не худа гнѣзда шестокрилци! Не побѣдными жребии собѣ власти расхытисте! Кое ваши златыи шеломы и сулицы ляцкии и щиты! Загородите полю ворота своими острыми стрѣлами за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Свѧтъславлича!
Уже бо Сула не течетъ сребреными струями къ граду Переяславлю, и Двина болотомъ течетъ онымъ грознымъ полочаномъ под кликомъ поганыхъ. Единъ же Изѧславъ, сынъ Васильковъ, позвони своими острыми мечи о шеломы литовския, притрепа славу дѣду своему Всеславу, а самъ подъ чрълеными щиты на кровавѣ травѣ притрепанъ литовскыми мечи. Исхыти юна кровать, а тьи рекъ: "Дружину твою, княже, птиць крилы приодѣ, а звери кровь полизаша". Не бысть ту брата Брячяслава, ни другаго - Всеволода, единъ же изрони жемчюжну Душу изъ храбра тѣла чресъ злато ожерелие. Унылы голоси, пониче веселие. Трубы трубятъ городеньскии.
Ярославе и вси внуце Всеславли! Уже понизите стязи свои, вонзите свои мечи вережени - уже бо выскочисте изъ дѣдней славѣ. Вы бо своими крамолами начясте наводити поганыя на землю Рускую, на жизнь Всеславлю: которою бо бѣше насилие отъ земли Половецкыи!
На седьмомъ вѣцѣ Трояни връже Всеславъ жребий о дѣвицю себѣ любу. Тъй клюками подпръся, о кони, и скочи къ граду Кыеву, и дотчеся стружиемъ злата стола Кыевскаго. Скочи отъ нихъ лютымъ звѣремъ въ плъночи из Бѣла-града, обѣсися синѣ мьглѣ; утръже вазни с три кусы: отвори врата Нову-граду, разшибе славу Ярославу, скочи волком до Немиги съ Дудутокъ.
На Немизѣ снопы стелютъ головами, молотятъ чепи харалужными, на тоцѣ животъ кладутъ, вѣютъ душу от тѣла. Немизе кровави брезѣ не бологомъ бяхуть посѣяни, посѣяни костьми рускихъ сыновъ.
Всеславъ кънязь людемъ судяше, къняземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше; из Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя, великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше. Тому въ Полотскѣ позвониша заутренюю рано у свѧтыя Софеи в колоколы, а онъ въ Кыевѣ звонъ слыша. Аще и вѣща Душа в дръзѣ тѣлѣ, но часто бѣды страдаше. Тому вѣщей Боян и пръвое припѣвку, смысленый, рече: "Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда божиа не минути".
О, стонати Руской земли, помянувше пръвую годину и пръвых кънязей! Того старого Владимира нельзѣ бѣ пригвоздити къ горам Кыевскимъ; сего бо нынѣ сташа стязи Рюриковы, а друзии - Давидовы, нъ розно ся им хоботы пашут. Копиа поютъ.
На Дунаи Ярославнынъ гласъ слышитъ, зегзицею незнаема рано кычеть. "Полечю, - рече - зегзицею по Дунаеви, омочю бебрянѣ рукавъ въ Каялѣ рѣцѣ; утру кънязю кровавыя его раны на жестоцѣмъ его тѣлѣ".
Ярославна рано плачетъ въ Путивлѣ на забралѣ, аркучи: "О, вѣтре, вѣтрило! Чему, господине, насильно вѣеши! Чему мычеши хиновьскыя стрѣлкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вои? Мало ли ти бяшетъ горЪ под облакы вѣяти, лелѣючи корабли на синѣ морѣ! Чему, господине, мое веселие по ковылию развѣя?"
Ярославна рано плачеть Путивлю городу на заборолѣ, аркучи: "О, Днепре Словутицю! Ты пробилъ еси каменныя горы сквозѣ землю Половецкую. Ты лѣлѣялъ еси на себе Святославли носады до плъку Кобякова. Възлелѣй, господине, мою ладу къ мнѣ, а быхъ не слала къ нему слезъ на море рано!"
Ярославна рано плачет въ Путивлѣ на забралѣ, аркучи: "Свѣтлое и трисвѣтлое слъньце! Всѣмъ тепло и красно еси! Чему, господине, простре горячюю свою лучю на ладѣ вои? Въ полѣ безводнѣ жаждею имь лучи съпряже, тугою имъ тули затче?"
Прысну море полунощи; идутъ сморци мьглами. Игореви кънязю богъ путь кажетъ изъ земли Половецкой на землю Рускую, къ отню злату столу. Погасоша вечеру зари. Игорь спитъ, Игорь бдитъ, Игорь мыслию поля мѣритъ отъ Великаго Дону до Малаго Донца. Комонь въ полуночи Овлур свисну за рѣкою - велить кънязю разумѣти: кънязю Игорю не быть! Кликну, стукну земля, въшумѣ трава, вежи ся половецкии подвизаша. А Игорь кънязь поскочи горнастаемъ къ тростию и бѣлым гоголемъ на воду, възвръжеся на бръзъ комонь и скочи съ него босымъ влъкомъ, и потече къ лугу Донца и полетѣ соколомъ подъ мьглами, избивая гуси и лебеди завтроку и обѣду и ужинѣ. Коли Игорь соколомъ полетѣ, тогда Влуръ влъкомъ потече, труся собою студеную росу; претръгоста бо своя бръзая комоня.
Продолжение следует.